Что есть яд и что есть лекарство? Расширенный Парацельс и генетика

Итак, мы убедились, что не только доза делает яд лекарством, а лекарство — ядом. А что, если выйти за пределы фармакологии? Не с одними же лекарствами имеет дело живой организм. Останется ли истинной знаменитая сентенция Парацельса?

В анестезиологии и интенсивной терапии иногда требуется непрерывно контролировать артериальное давление «прямым» способом: вводя катетер, соединенный со специальным датчиком, в периферическую артерию. Обычно — в лучевую артерию на запястье, либо в плечевую — в локтевом сгибе.

Устройство выглядит как обыкновенная капельница, поскольку время от времени надо промывать тоненький катетер, чтобы он не забивался кровяными сгустками. Так вот, эту систему всегда самым тщательным образом маркируют: «АРТЕРИЯ! АРТЕРИЯ! АРТЕРИЯ!» Боже упаси ввести туда лекарство — даже самое распрекрасное, предназначенное для введения в вену! Дело, скорее всего, закончится потерей конечности. После долгих и мучительных усилий её спасти. Что будет, если лекарство, рассчитанное на внутривенное введение, попадет «мимо вены»… Может быть, оно просто не сработает. Но что станет с больным, если ожидаемого действия нет?

А если ситуация не «просто так», а критическая, и между жизнью и смертью — минуты, секунды? Что получил больной: лекарство, яд?

Или «сработает»… К примеру, самый обычный хлористый кальций, введенный в вену, оказывает многообразнейшее лечебное (иногда жизнеспасительное) действие. Но введенный по ошибке рядом с веной вызовет воспаление и даже некроз (омертвение) тканей.

И наоборот: многочисленные лекарства для подкожного или внутримышечного применения превращаются в очень опасные яды, будучи введены внутривенно. Это всевозможные масла, суспензии, эмульсии.

Самое внимательное чтение и самое буквальное исполнение инструкций по применению данного лекарства — только это позволит лекарству не стать ядом, а врачу — убийцей.

«Есть ли что-нибудь полезней генетических болезней?» — такими вот парадоксальными сентенциями любил щеголять один мой остроумный однокурсник. А на самом деле — так ли уж парадоксален этот парадокс?

Наверное, ни один разговор о наследственных болезнях не обходится без упоминания серповидно-клеточной анемии (талассемии). Суть болезни в том, что эритроциты имеют не нормальную — менискообразную — форму, а уродливую — серповидную. Причина её — мутации в генах HBA1 и HBA2, ответственных за синтез белковых цепей гемоглобина. В зависимости от сочетания мутантных генов в данном организме болезнь может быть легкой, средней тяжести и тяжелой. Или вообще — бессимптомной.

Наследуется она по рецессивному типу. Это значит, что если в геноме данного человека находятся нормальная и мутантная аллель, он останется здоровым или проявления болезни будут незначительными. А если две мутантных аллели — разовьется полная клиническая картина.

Эта очень неприятная хворь встречается довольно редко по всему земному шару, но часто (даже слишком часто) — у арабов, евреев-сефардов, турок и представителей других народов Средиземноморья. Даже само название «талассемия» — от греческого «таласса» — море.

И еще в нескольких достаточно удаленных друг от друга и от Средиземного моря регионах талассемия поражает больший процент населения, чем это должно было быть, если исходить из случайного распределения мутантных генов в популяции.

Что же мешает естественному отбору вытеснить уродливый ген? И что объединяет разные «талассемические» районы? Ответ на оба вопроса один: малярия.

Оказалось, что возбудитель малярии — одноклеточный паразит плазмодий — не способен заражать эритроциты, содержащие «нестандартный» гемоглобин. Даже легко больные или даже клинически здоровые носители мутантных генов HBA1 и HBA2, у которых в эритроцитах имеются как уродливые, так и вполне нормальные молекулы гемоглобина, не болеют малярией.

Создалась ситуация, при которой совершенно здоровые люди умирают, а больные — живут. Получается, что с точки зрения естественного отбора данная наследственная болезнь — благо, «лекарство» против зла, «яда» — малярии.

Абсолютно такая же ситуация с болезнью дефицита G-6PD. Эритроциты, в которых не хватает этого фермента, не поражаются малярийным плазмодием. Некоторые ограничения в диете — не слишком дорогая плата за возможность спокойно жить в опасной местности?

Есть ли еще примеры подобных парадоксов, когда болезнь полезна? Да сколько угодно!

Подагра — мочекислый диатез. Сравнительно недавние исследования показали, очень даже заметную корреляцию долголетия и уровня мочевой кислоты в крови. Совершенно аналогично ситуации с талассемией: в крайних проявлениях — мучительная болезнь; в менее выраженных — долголетие!

Ранний токсикоз при беременности. Ну очень неприятное состояние! Статистические исследования показали, что у женщин, не страдающих от этого расстройства, чаще случаются выкидыши. Получается, что тошнота, рвота, крайняя избирательность в еде — это естественная защита плода от поступающих с пищей вредных ему веществ.

Ну ладно, в приведенных примерах болезнь — если она лекарство, то профилактическое, предотвращающее другие, более опасные. А может ли болезнь лечить? Может!

До 1907 года, в котором Пауль Эрлих создал свой знаменитый «препарат 606» (сальварсан, кстати, типичный яд — соединение мышьяка), заражение сифилисом было равносильно смертному приговору. Лекарств от него не было. Но вернее было бы сказать, что не было безопасных лекарственных веществ против сифилиса. А средство исцеления было. Вернее, была — малярия!

Дело в том, что возбудитель сифилиса бледная спирохета очень чувствительна к высокой температуре. А для малярии как раз характерны приступы лихорадки, при которых температура «зашкаливает». Умышленно заражая больного малярией, его избавляли от сифилиса, а от малярии потом излечивали хинином. Лечение получалось тяжелое, даже опасное для жизни — но ведь помогало же!

Время от времени перечитывая написанное, я задаю себе вопрос: «Так до каких же пределов можно расширить Парацельса?» Получается, что пределов такому расширению нет…

Тогда, скажите на милость, что есть яд и что есть лекарство?

Ответ очевиден: ВСЁ.